Один день Петра Николаевича
Никогда еще Петр Николаевич не просыпался в таком прекрасном расположении духа. Сегодня он позвонит Вере Петровне! Так просто.
Студенты, посетившие лекцию, лаборанты, ассистирующие в начавшемся еще осенью эксперименте, дипломники, пришедшие на консультацию — все дружно отметили, что нынче завкафедрой был в ударе. Окрыленный Петр Николаевич щедро дарил комплименты и добрые слова коллегам, вахтерам, гардеробщице и уборщице.
За окном яркими лучами играло солнце, рассыпаясь слепящими зайчиками по ледяным веткам, в душе у Петра Николаевича играла любовь, пенясь и бурля, как газировка с сиропом из далекого прошлого. Газировка выпускала мириады лопающихся пузырьков, где-то на уровне солнечного сплетения щипало и щекотало, хотелось смеяться и обнимать весь мир.
Отменив все второстепенные дела и закончив важные, Петр Николаевич летел домой. Заветный час близок! Наконец он услышит родной голос. "Ах, Верочка, помнишь ли ты наши дни и ночи в лаборатории, титрование по Фишеру… "
"Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. "
Ровно три с половиной часа, начиная с шести вечера, Петр Николаевич слушал эту фразу. Семьдесят пять раз. Это простое предложение не вписывалось ни в один сценарий, тщательно проработанный и даже озвученный профессором.
Столкнувшись с непредвиденным, несчастный влюбленный поник и сложил крылья. Пузырьки в душе полопались, щипать перестало, обнимать никого больше не хотелось. Мир погрузился во тьму, и профессор, следуя классическому маршруту национального героя, решил напиться. Алкоголя в доме не водилось. Петр Николаевич отправился в ближайший супермаркет.
Выбрав коньяк подороже, профессор решил взять и закуску. Хотя аристократический дистиллят многолетней выдержки не требовал дополнений, Петр Николаевич, ничего не евший с утра, побоялся свалиться после первой же рюмки, не успев вкусить всю боль. Страдания же следовало испить до конца и по полной, поэтому Петр Николаевич положил в корзину оливки, сочную грушу, пирамидку дорблю и ветчину в нарезке. На Руси издревле повелось заедать французский напиток лимоном, традиции профессор чтил, поэтому вернулся в фруктово-овощной отдел и выбрал пару плодов, имеющих наименее вялый вид.
Кассирша пробила оливки, грушу, сыр, ветчину и отдающие экологически чистым средством для мытья полов лимоны. Петр Николаевич уже представил, как откупоривает бутылку, нарезает прозрачными слайсами сочащийся фрукт, выкладывает на ломтики кусочки сыра в изумрудных прожилках, греет в руках снифтер, слегка подкручивая, подносит к носу. Втягивает густой аромат благородного напитка: тяжелый смоляной запах, чуть подернутый свежестью камфоры, обволакивает ноздри, сверху ложится сладкий аромат меда, но вот он утончается, Петр Николаевич явно слышит грушу, немного терпкого миндаля и какие-то белые цветы, возможно, жасмин, цветочный запах усиливается и…
— Коньяк не пробью, двадцать два десять, — снифтер, блеснув округлым боком, исчез, унося головокружительные запахи, — продукты брать будете?
— Почему не пробьете? — судьба уже второй раз за сегодняшний вечер смеется над бедным профессором.
— После двадцати двух ноль ноль алкоголь не продаем.
— Почему?! Что за абсурдные правила? Мне нужно, очень нужно, я не дозвонился. Мне крайне необходимо.
— Всем нужно, — кассирша раздражена, коньяк дорогой, выручку бы ей сделал, не мог пораньше прийти, малахольный.
— Вы не понимаете, мне действительно нужно.
— Понимаю. После двадцати двух алкоголь не продаем.
— Послушайте! Это очень… — на плечо профессора ложится чья-то тяжёлая рука.
— Ты чего скандалишь? — немолодой охранник с мятым лицом и внушительных размеров животом разворачивает профессора лицом к себе.
— Уберите руки, будьте любезны. И позвольте мне уладить вопрос с кассиром. Мне сейчас пробьют напиток, я заплачу и уйду.
— Не пробьют, — радостно-возбужденный тон указывает на то, что мужчина скучнейшим образом провел этот день и теперь не прочь взбодриться, — ничего тебе не пробьют.
— Будьте добры, не тыкать и уберите, наконец, руки, — профессор пытается сбросить с плеча тяжелую длань. Длань не сбрасывается, а напротив, впивается в плечо, выдергивая Петра Николаевича на небольшой пятачок перед кассой, — да что вы себе позволяете!
— Я себе еще ничего не позволил. А ты, давай, не буянь, дуй домой, к жене.
Последняя фраза пробуждает дракона, мирно спавшего в теле химика сорок лет. Петр Николаевич выворачивается из под руки охранника и бежит к кассе.
— Ах ты! — охранник хватает двумя руками профессора, зажимая в душных тисках, и волочит к выходу.
Дракон, изогнувшись, отталкивается задом от мягкого живота и вырывается из цепких объятий. Разворачивается, подтягивает сжатые кулаки к подбородку. Рррр! Охранник, хохотнув, пытается схватить профессора за плечо, но тот уворачивается и, еще не распрямившись, посылает короткий прямой в корпус. Удар приходится все в тот же живот.
— Твою же! — противник тоже принимает боевую стойку и посылает мощный апперкот в профессорскую челюсть. Дракон в теле Петра Николаевича легко уходит от удара, уводя корпус вправо, подныривает под руку охранника и в развороте бьет локтем сбоку. Хук профессора, хоть не нокаутирующий, но весьма болезненный, заставляет противника обратиться к высшим силам.
— Тоня, вызывай полицию!
Петр Николаевича отпрыгивает назад. Вовремя! Прямой длинный толстопузого едва не настиг дракона. Дракон наносит джеб в сторону противника и подскакивает с левой стороны. В короткий удар снизу он вкладывает всю боль и отчаяние последних пяти холостяцких лет. Сокрушительный удар. Охранник испускает нечто, похожее на "ктлх" и отлетает к стене.
Вкус победы, вкус коньяка, абонент Вера Петровна — вот он, список недосягаемых персонажей черного декабрьского дня Петра Ивановича.
Зловещей тенью Немезиды нависли над поникшим драконом два бравых полицейских.
— Ну что, гражданин? Нарушаем?